Евгений Стриевич

Бойся Грызущих Глыбу
(Песнь Песней в разрушающейся Нереальности)

1. bg

Мы познакомились в поезде. Я сразу понял, что она - стерва. Я так и сказал ей:

- Ты - стерва.

Ее глаза цвета хаки тогда гневно сверкнули. Но я, должно быть, обаятельный мужчина. Не знаю почему, но женщины прощают мне многое. Так и она - через минуту она уже растаяла и смотрела на меня благосклонно и с интересом, когда я цитировал ей Песнь Песней (у меня превосходная память на художественные тексты).

Когда я проговорил про двойню серны, - взгляд мой невольно обратился к упомянутому предмету, и через секунду - я встретился с ней глазами, и в них была и зачарованность, и насмешка, и - спокойное сознание своего женского могущества. Да, она была стерва.

Поймите, когда я говорю стерва - я вовсе не оскорбляю женщину. Это просто классификация, условное название типа, как офелия, честная девушка, синий чулок и т.п. Тем более эту женщину -я никогда не стал бы оскорблять. Дело в том, что я влюбился в нее с первого взгляда.

Она не была красавицей с полотен русских мастеров XIX века (очень люблю этот тип красоты), еще меньше походила на красавиц из реклам шампуней и омолаживающих кремов. У нее был утиный нос, острые скулы, большой рот. Глаза ее часто насмешливо щурились и она часто особым образом изгибала губы, словно собираясь улыбнуться, и тогда по сторонам ее рта появлялись дугообразные складочки - как улыбка, взятая в скобки. Именно эти нестандартные черты и черточки, плюс что-то еще, и создавали ее уникальную, ни на что не похожую красоту.

Как только я увидел ее, я понял, что это женщина, о которой я мечтал всю жизнь. Я никогда не видел никого похожего на нее - ни в жизни, ни во сне. И еще - по ее жестам, словам, по ее повадкам, по ее глазам цвета хаки, по взгляду этих глаз - самоуверенному и с поволокой - я понял, что это женщина, которая развлекается тем, что сводит мужчин с ума. То есть стерва. И я говорил с ней.

Я говорил, как радиоприемник, не замолкая, и все эти тысячи слов были посвящены ей. Какая же женщина это выдержит! К вечеру она, хоть и продолжала пикироваться, смотрела на меня почти влюбленно. Я бы сказал - влюбленно-насмешливым взглядом.

Женщина типа стерва, влюблена она или нет, всегда, с непогрешимостью прибора высочайшего класса точности, чувствует отношение к себе мужчины: этот - еще не влюблен, этот - готов влюбиться, этот - проползет за ней на коленях двенадцать тысяч километров. Женщина типа стерва всегда знает, каковы пределы ее власти над мужчиной.

Так и она - не попросила, а приказала мне на ближайшей станции купить яблочного сока с мякотью, без консервантов. И, когда поезд остановился, я, как послушный раб, потек на вокзал - не помню, какого города.

С этого незначительного эпизода и начинаются странности нашего путешествия.

2. bf

Входя в вокзал, я обратил внимание на аккуратную бронзовую табличку справа от тяжелых черных дверей вокзала. На обратном пути, с тетрапаком заказанного сока в руках, я остановился, чтобы узнать название города.

В первую секунду я по привычке оценил табличку чисто визуально. Люблю со вкусом сделанные вещи, люблю стильный дизайн, даже если речь идет о таком тривиальном предмете, как вокзальная табличка.

Мне понравилось сочетание цветов - черный на бледной бронзе. Мне понравился выбранный дизайнером шрифт с засечками - изящный и вместе с тем строгий, без капли фривольности. Мне понравилось даже соотношение кеглей, хотя я и знал достоверно, что это соотношение продиктовано не творческой волей художника, а градацией надписей по значимости.

Вверху, мелким кеглем:

МИНИСТЕРСТВО ПУТЕЙ СООБЩЕНИЯ РФ

В центре, крупно:

НАЗВАНИЕ СТАНЦИИ

Но внизу... я споткнулся. Вместо чего-нибудь официально-банального я прочитал такую надпись средним кеглем:

БОЙСЯ ГРЫЗУЩИХ ГЛЫБУ

Не меньше минуты я перечитывал эту странную фразу, пытаясь постичь ее смысл. Я бы перечитывал ее до полного мозгового ступора - так она меня озадачила. Но в этот момент очередной раз хлопнула тяжелая черная дверь, и поблизости от меня остановился какой-то человек, озираясь, видимо, высматривая кого-то на перроне. Я обратился к нему:

- Простите, пожалуйста, я проездом здесь. Вы не могли бы объяснить мне, что означает эта надпись, - я указал пальцем на табличку.

Человек посмотрел на меня, как будто не сразу понимая, чего от него хотят, взглянул на табличку, вновь перевел взгляд на меня. И сказал таким тоном, каким разговаривают с упрямым идиотом:

- Это - название станции.

- Нет, вот эта надпись внизу: Бойся грызущих глыбу. Что это значит?

Человек посмотрел на меня очень странно - мне даже показалось с ужасом - и тихо произнес:

- Вы откуда приехали?

Недоумевая, я сказал, откуда я еду.

Человек уставился на меня - да, с явным ужасом - и, не говоря больше ни слова, оттянул тяжелую черную дверь и скрылся в вокзале. Будто бежал от меня. Я был озадачен.

Перечитал еще раз надпись.

БОЙСЯ ГРЫЗУЩИХ ГЛЫБУ

Абракадабра!

В эту секунду я опомнился, взглянул на часы и побежал к своему вагону. Через минуту поезд тронулся.

3. 1x

Я торжественно преподнес моей женщине (в моих мечтах она уже была моей) героически добытый яблочный сок и в знак благодарности она чмокнула меня в губы. Впрочем, я вру. Она не чмокнула, а поцеловала меня в губы. То был поцелуй в рамках приличия, но у меня от этого сухого соприкосновения губ закружилась голова, и тяжелой волной накрыло меня желание - желание этой женщины.

Если б мы были одни, неизвестно, что бы за этим последовало. Но мы были не одни в нашем плацкартном купе. Напротив нас сидела у окна белоголовая старушка и в меркнущем вечернем свете что-то вязала - кажется, детский шарфик. На верхней полке кто-то спал - парень или подросток - я ни разу не видел его бодрствующим за всю дорогу.

До того, как появилась в вагоне моя женщина, я успел познакомиться с этой старушкой (нос картошкой, живые бойкие глаза), успел узнать, что едет она в гости к внукам, которых не видела пять лет. И мы с ней болтали некоторое время о том, о сём. Она рассказывала - и довольно интересно - длинные истории из своей жизни, и сетовала, как свойственно старикам, о том, куда же катится этот мир, и насколько сегодня все хуже, чем было прежде. Старушка перестала для меня существовать с того момента, как я увидел мою стерву с глазами цвета хаки.

В этот момент, после сводящего с ума сухого поцелуя, я вспомнил, что наша соседка все же существует в одном кусочке пространства с нами, и подосадовал об этом. Взглянув, я заметил, что вяжущая бабушка поглядывает на нас лукаво и добродушно, и улыбнулся ей в ответ. Она все понимала.

4. ca

Мы продолжили нашу легкую и милую беседу.

Я рассказал ей, как забавный эпизод, про странную надпись на табличке и про еще более странную реакцию того человека. Она неуверенно хмыкнула, свела озабоченно брови, будто силясь что-то припомнить.

- У меня такое чувство, - сказала она, - будто я где-то когда-то слышала эту фразу...

- В том-то и дело! - воскликнул я, - И у меня такое же чувство!

И в самом деле, когда она сказала об этом, у меня возникло ощущение неясного припоминания чего-то забытого.

Несколько секунд мы сидели молча, пытаясь, каждый про себя, вспомнить, откуда эта странная фраза, как если бы это было что-то важное. Она обернулась ко мне, махнула рукой.

- Бог с ним. Расскажи что-нибудь.

Я улыбнулся и заговорил. И вновь возникла в моей памяти - и в моей речи - Песнь Песней. Я все время вспоминал эту книгу, глядя на эту женщину - может быть потому, что эта женщина вызывала у меня такой же захватывающий восторг, как эта книга. Про себя я уже давно называл мою новую знакомую - Суламита.

Я говорил:

- Однажды я разговаривал с одним своим приятелем - католиком - и спросил его, между прочим, вызывает ли у него Песнь Песней эротические фантазии. Он на меня посмотрел, что называется - как оскорбленная старая дева, и ответил, что на самом деле - это произведение аллегорическое и в нем описаны взаимоотношения Бога и Церкви. Вот так.

- Просто удивительно, как, за две тысячи лет своего существования сексоненавистная Церковь - особенно католическая, целибатная, не вытравила втихомолку эту книгу из Библии, не объявила апокрифом. Ведь, на самом деле, Песнь Песней - как она есть, без натянутых толкований - нигде и никак не стыкуется с христианским отвращением к чувственной любви...

Потом я ответил ей, что такое целибат, и мы, естественно, заговорили о браке. Когда она услышала, сколько раз я был женат, то посмотрела на меня почти с ужасом. Я смутился и помянул зачем-то Генриха VIII, и потом сказал вдруг, что с такой женщиной, как она, не расстался бы никогда.

И здесь продолжились странности нашего путешествия.

5. mn

Она улыбнулась и ответила:

- К сожалению, ты опоздал. Я замужем, и у меня есть дочка.

Я сказал:

- Да нет же, зачем ты так говоришь. Ты не замужем и у тебя нет детей.

Я произнес это с абсолютной уверенностью. Поймите, я был в здравом уме и трезвой памяти. Но в моем сознании явилась и утвердилась, как непреложный факт, как знание, что Земля - круглая, эта убежденность в ее незамужестве и бездетности.

Она посмотрела на меня насмешливо - улыбка в скобках, - и снисходительно, как на мечтателя, не желающего признать неприятную правду.

- Значит, ты замужем, - проговорил я иронически, - а как зовут твоего мужа, можно узнать?

Все еще усмехаясь, она открыла рот, чтобы ответить и вдруг застыла. Лицо ее выразило крайнее удивление, а потом - даже легкий испуг.

- Я действительно не замужем, - сказала она озадаченно, - и никогда не была. Сама не знаю, почему соврала... Понимаешь, у меня вдруг возникла... как будто... настоящая память, что я замужем. Я даже вспомнила - придумала, что вспомнила - лицо мужа и лицо дочки... А когда ты сейчас спросил про имя - все развеялось. Это... что-то странное.

Она была права. Это было странно. И моя вдруг возникшая уверенность, что я знаю то, чего я знать не мог, была странностью того же разряда.

6. gn

Немного мы помолчали, сбитые с толку. Чуть погодя возобновили беседу. Некоторое время разговор тек вяло, мы говорили ни о чем, как рассеянные. За окном совсем стемнело. Бабушка напротив стала возиться, укладываясь спать. Глядя на нее, Суламита тоже попросила меня расстелить матрас. Я повиновался, огорченно догадываясь, что она сейчас уляжется спать, прогнав меня на мою верхнюю полку.

Но нет, приготовив постель, она выразила желание еще пообщаться со мной. Я возликовал. Мое ликование выразилось в новом всплеске разговорчивости.

Заметив, что она снимает сережки и убирает их в косметичку, я спросил, зачем она это делает. Она пояснила, что это противные сережки-гвоздики, имеющие подлую склонность выпадывать из ушей, и с тех пор, как она потеряла однажды в поезде такой же золотой гвоздик, она всегда снимает серьги на ночь. Я выразил понимание и заметил, что поскольку эти сережки - не золотые, то их было бы не так жалко.

- Как же не золотые, - обиделась Суламита, - Золотые. Пятьсот восемьдесят третья проба.

- Да нет же, - сказал я мягко, - это не золото. Уж в этом-то я разбираюсь. Я же говорил - я ювелир по профессии.

- Ничего подобного ты не говорил, - воинственно возразила она.

- Позволь взглянуть на сережки, - протянул я руку.

Когда гвоздики желтого металла оказались на моей ладони, я взглянул на них и хотел уже высказать свое профессиональное суждение - и сбился с мысли.

Я тупо смотрел на кусочки металла в своей руке.

- Ну, что же ты замолчал, - с вызовом спросила Суламита.

Я вернул ей сережки и посмотрел на нее смущенно и растерянно.

- Слушай. Что-то странное происходит. Вот как ты вдруг вспомнила несуществующего мужа и дочку, так и мне вдруг втемяшилось, что я - ювелир. Но я не ювелир. И никогда им не был. Я никогда не разбирался ни в золоте, ни в драгоценностях.

- То-то, - самодовольно сказала она, удовлетворенная тем, что мне не удалось опорочить ее сережки.

- Да нет, погоди. Подумай, как это странно. Ты придумала себе мужа. Я придумал, что я - ювелир. Не знаю, как ты, а я никогда раньше не путался в своем собственном сознании.

По ее глазам я увидел, что она поняла, что я имею в виду. Она сказала задумчиво:

- Со мной такого тоже никогда не бывало. Я всегда знала, кто я, и что со мной было, а чего нет.

- Вот именно. Об этом-то я и говорю.

- Но что же это такое?

- Не знаю. Не знаю. Мне кажется, что-то происходит. Что-то непонятное.

Мы помолчали.

- Расскажи что-нибудь, - поежившись, попросила она, - Мне нравится, как ты рассказываешь.

Я рассказал ей сказку про кошачьих слоников (слонов размером с кошку), которую однажды сочинил для моей маленькой племянницы.

7. gs

Суламита от сказки умилилась и воскликнула:

- Какая прелесть! Неужели это ты сам придумал?

- Ну да, - с деланной скромностью отозвался я. Мне очень польстило ее непритворное восхищение. В душе моей вспыхнула надежда, что в награду за сказку она поцелует меня еще раз. Даст мне повод. Теперь - темно, все спят...

Но, к моему разочарованию, она сказала вдруг:

- Вообще-то - пора уже спать. Иди покури. Мне нужно переодеться ко сну.

Как ни был я обескуражен, но при упоминании о курении, вспомнил вдруг, что все пять или шесть часов, пока разговаривал с Суламитой, я не курил ни разу - как будто забыл, что существует на свете табак. И теперь я почувствовал острое никотиновое голодание заядлого курильщика.

Направляясь в тамбур, я подумал:

- Откуда она знает, что я курю? Еще одна странность нашего путешествия...

8. tr

Странности продолжались.

В тамбуре дымил какой-то мужчина. Я закурил. Курильщик заговорил со мной. Я не понял ни слова и ответил что-то нейтральное.

Я не был рассеян. Не был погружен в свои мысли. Но почему-то никак не мог уловить смысла речи моего собеседника.

Он что-то говорил, я вроде бы понимал его слова, но тут же забывал, что он сказал. Отведя взгляд, я тут же забывал, как он выглядит. Все это вызвало у меня чувство дискомфорта.

Однажды в турпоходе я видел человека, получившего сильное сотрясение мозга. Он мог удержать в памяти не больше двух-трех минут действительности. Он спрашивал:

- Ты видел, как я упал? Ты видел, как я треснулся?

Ему отвечали утвердительно. И через пару минут он снова спрашивал то же самое.

Бывшая в том же походе студентка мединститута сказала, что это состояние называется сумеречное сознание.

Вот и мне теперь показалось, что и у меня сейчас - такое же сумеречное сознание. Курильщик-собеседник никак не удерживался в моем восприятии. Но при этом - я мог вполне отчетливо вспомнить Суламиту - и зрительно (как она красива!), и все ее слова и интонации. И я не стукался сегодня головой.

И я помнил, как закурил две минуты назад сигарету, и чувствовал, что ее вкус мне почему-то совсем не нравится. Но этого человека в тамбуре я никак не мог запомнить - даже на секунду.

И когда он, наконец, докурил и ушел, я почувствовал облегчение.

Сигарета действительно была противной - совершенно безвкусной. Я с отвращением потушил ее.

По моим прикидкам, возвращаться было еще рано. Смотреть в черное окно было неинтересно. Смотреть в тамбуре было не на что. Я закрыл глаза и захотел увидеть что-нибудь красивое, что можно долго с удовольствием разглядывать. Например, мою новую знакомую. Но вместо этого приятного образа перед глазами у меня возник бронзовый прямоугольник, и надпись на нем переместилась в центр и горела не черным, а ярко-красным:

БОЙСЯ ГРЫЗУЩИХ ГЛЫБУ

Я открыл глаза. Мне стало страшно. Что это еще за наваждение?

Не заботясь больше о том, достаточно ли прошло времени, я направился к своему месту. Мне хотелось увидеть Суламиту.

9. sx

Когда я вернулся, она уже спала.

Во всяком случае, лежала, укрывшись простыней, на спине. Тонкая ткань не столько скрывала, сколько рельефно подчеркивала все изгибы ее тела. Я увидел белые лямки майки на ее ключицах и понял вдруг, что, кроме майки, на ней нет больше никакой одежды под простыней.

Я хищно усмехнулся. До чего ж они порой артистичны, эти стервы. Ведь это сделано специально для зрителя, для того кто, вернувшись, будет смотреть - для меня.

Я присел на краешек полки. Ее бедро касалось моего крестца. Я нескромно разглядывал ее в скупом, приглушенном на ночь, свете лампы на потолке. Прорисовывал под складками ткани линии тела.

Меня всегда восхищало и умиляло это сравнение - два козленка, двойня серны. Вот они рядышком - два маленьких и милых существа, и смотрят доверчиво, и тянется рука их погладить, приласкать.

Я протянул руку и положил ладонь на один из двух холмиков, вздымающих белую ткань простыни. Что-то мне говорило, что, даже если она не спит, то не оттолкнет мою руку, тем паче, не станет бить меня по лицу или кричать караул.

Я сделал легкое движение рукой, слушая шорох ткани, чувствуя ладонью сосок, твердый, как острие карандаша. Она не шевелилась. По этой ее неподвижности я понял, что она не спит.

- Ты притворщица, - сказал я шепотом.

Я приблизил лицо к ее лицу и повторил:

- Ты притворщица.

Словно во сне, она шевельнулась, ее рука оказалась на моей шее. Наши губы соприкоснулись. В первую секунду это был сухой целомудренный поцелуй.

10. aw

Проснувшись утром, я обнаружил, что зажат в тесном ущелье между твердой вагонной стенкой и мягкой и теплой плотью моей любимой женщины. Да, Суламита стала моей любимой женщиной - навсегда. Со мной только так и бывает: либо я после первой ночи понимаю, что это был бездарный эпизод; либо - что я люблю эту женщину - навсегда.

Я поцеловал спящую в обнаженное плечо и увидел под столом толстые ноги бабушки в малиновых шерстяных гольфах. Я поднял голову. Старушка оторвалась на миг от вязания и посмотрела на меня лукаво и всепонимающе.

- Доброе утро, - сказал я, чувствуя, что уши мои вспыхнули.

- Доброе утро, - как ни в чем ни бывало отозвалась старушка.

В страшном смущении я ощупал себя под простыней и понял, что частично одет.

С помощью сложнейших акробатических приемов мне удалось привести себя в относительно приемлемый вид, не вылазя из-под простыни, не столкнув Суламиту на пол, и не видя глазами, что я делаю. После этого я выбрался поспешно из ущелья и, выбираясь, разбудил нечаянно спящую.

Я сел на полку напротив, туда, где сидела бабушка, и коротко поприветствовал просыпающуюся любимую женщину. Она отчаянно покраснела, особенно увидев вяжущую старушку и, так же, как я, под простыней, наощупь, стала одеваться.

Она вспорхнула, отбросив измятую белую ткань, и, не взглянув больше на меня, схватила полотенце и пакет (очевидно, с умывальными принадлежностями), и убежала.

Пока ее не было, я смотрел в окно, стесняясь заговорить со старушкой.

11. ub

Пейзаж был скучен и однообразен, и я его как будто не видел. Потом у меня возникло странное чувство, что пейзаж за окном слишком уж однообразен. Я попытался выхватить взглядом какую-нибудь приметную деталь проплывающей мимо картины. И не сумел.

Я видел поля, видел деревья, кустарники, опоры ЛЭП, но я ничего не мог рассмотреть.

Когда человек смотрит на что-либо рассеянно и невнимательно, предметы предстают ему, как некие условные обозначения - человек скорее чувствует, догадывается, что они здесь, чем видит их.

Со мной было что-то похожее. Только разница в том, что я не был в тот момент рассеян и невнимателен. Я напряженно, до боли в глазах, вглядывался в картинку за окном, пытаясь поймать какую-либо отдельную, четко прорисованную деталь. Но мне это не удалось. Я видел не пейзаж, а смутное воспоминание о пейзаже - условные обозначения деревьев на условном обозначении полей.

Я отвел взгляд. За несколько минут, пока я пялился в окно, у меня очень устали глаза. Взглянув на бабушку, я и ее увидел как-то не так. Как-то расплывчато. Я подумал, что у меня что-то не в порядке со зрением. Я смежил веки, и некоторое время сидел в темноте.

Открыв глаза вновь, я увидел Суламиту. Она смотрелась яркой и отчетливой. Я залюбовался ею. Она была - тонкая, стройная, в красной клетчатой немнущейся юбке и в белой мужской рубашке, и не смотрела на меня. Тонкий мокрый локон прилип к ее щеке, а воротник рубашки задрался. Я сказал ей про воротник, она молча поправила, коротко глянула на меня, стала смотреть в окно.

Я усмехнулся, взял свой мешок с зубной пастой и прочим, отправился умываться.

12. fn

По пути в туалет - а это всего несколько метров, я понял, что неприятности с моим зрением продолжаются. Вагон виделся мне условным обозначением вагона, пассажиры - условными обозначениями пассажиров. Все потеряло детали, четкость, индивидуальность.

Стараясь не глядеть по сторонам, я быстрым шагом прошел и заперся в тесной кабинке туалета.

Когда я взглянул в зеркало, у меня отлегло от сердца. Свое отражение я видел вполне отчетливо. Я осмотрел себя критически. Всклокоченные волосы, всегдашние мои неприятные темные круги под глазами, лицо - помятое. Не очень привлекательное изображение, зато - четкое, в отличие от всего остального.

Я привел себя в порядок, причесался, обильно смочив голову, и новое отражение мне понравилось гораздо больше. Мне как-то сказали, что я со своей бородкой похож на русского инока. Хоть нет во мне ничего монашеского, но этот образ мне нравится. На меня смотрел из зеркала бесстрастный инок с умными глазами. Заглянув в эти слегка соловые глаза, я открыл рот, чтобы сказать:

- Что, ..., влюбился?

Вместо многоточия я произнес бы свое имя. Но я его забыл. Забыл свое собственное имя. Я смотрел на свое тысячи раз виденное отражение и вспоминал свое тысячи раз произнесенное имя. И не вспомнил.

- Что-то происходит, - сказал я совершенно спокойно, - Что-то происходит со мной - с моим зрением, с моей памятью.

- Но я пока еще могу связно мыслить, - сказал я бесстрастному иноку.

13. rn

Я застал ее - яркую, четко прорисованную, с белыми круглыми коленями, глядящими из-под красной клетчатой юбки. Она напряженно смотрела в окно. И мне пришло в голову, что, может быть, она видит то же, что видел я, и дело тут не в расстройстве моего зрения.

Обернувшись на звук моих шагов, увидев меня, она вспыхнула, в ее глазах показались облегчение и радость. Я ощутил уверенность, что она видит так же, как я.

14. bd

Мы снова сидели рядышком.

Суламита была очень смущена - выглядела смущенной.

- Что ты теперь обо мне подумаешь, - не глядя на меня, сказала она.

- Я ничего не подумаю, - ответил я, - Ты - милая...

- Ты, наверное, подумаешь, что я - как дешевка, - продолжала она, будто не слыша меня, - с первым встречным в поезде, как шлюха...

Я взял ее лицо в ладони и повернул к себе. Глядя в ее глаза цвета хаки, сказал:

- Зачем ты пытаешься все обесценить? Послушай еще раз. Ты - милая. Ты - самая лучшая. Ты дорога мне. Мы будем вместе.

По глазам ее, по лицу, по ее губам я увидел, что она поверила мне - очень хотела поверить и поверила. Сам я - верил тому, что сказал.

Я понял вдруг, что с ней никогда не было ничего подобного - хоть она и стерва. Со мной же такое происходит постоянно. Вдруг, неожиданно, непредсказуемо, непредвиденно я ступаю на новую тропу на перекрестках судьбы. Те, кто знают меня, судят меня однобоко. Одни называют меня донжуаном, другие аскетом (русский инок). Но ближе всех к истине была та женщина, которая сказала, что я похож на лесковского очарованного странника. Я позже нарочно прочитал эту повесть, чтобы узнать, что она имела в виду.

Как мог, я попытался объяснить Суламите про перекрестки судьбы.

Говоря, посмотрел в окно. Там, на условном обозначении пейзажа значились условные обозначения деревьев. Посмотрел на бабушку. Это было неясное воспоминание о бабушке. Так бы я увидел ее мысленно лет двадцать спустя, если бы кто-то попросил меня вспомнить этот эпизод. Бабушка лишилась индивидуальности, четкости, детализации.

Я сказал Суламите тихо, в самое ухо:

- Посмотри на бабушку.

Она взглянула и через секунду обернулась ко мне и спросила испуганно:

- Что это? Что происходит?

Я удовлетворенно кивнул.

- Значит, ты тоже это видишь. Ты видела там, за окном?

Она кивнула, но не повернула головы и не взглянула в окно, что было бы естественным жестом.

- Что происходит? - вновь спросила она, глядя на меня так, будто ждала, что я ей все объясню. Но я не мог ничего объяснить.

- А ты заметила, как изменился вагон, все пассажиры.

- Я думала, у меня - что-то со зрением.

- Я тоже так думал. Но ты - видишь так же, как я. Мы с тобой видим одно и тоже. Значит, дело не во мне и не в тебе. И не в расстройстве наших глаз и нашей памяти. Кстати, как тебя зовут?

Она посмотрела на меня жалобно и растерянно. Я правильно понял ее взгляд.

- Я тоже забыл свое имя. И твое - тоже.

- Знаешь, - вдруг сказала она, - во всем вагоне только два ярких пятна - это ты и я.

- Я заметил, - ответил я.

- Но что это такое?

- Не знаю. Во всяком случае - не сумасшествие. Не могли же два человека одновременно и одним образом сойти с ума...

- Я тоже не верю, что мы сошли с ума. Я могу к тебе прикоснуться. Ты - реальный.

Я встрепенулся. Суламита произнесла ключевое слово - реальный, реальность.

- Мир вокруг нас утрачивает реальность - вот в чем дело, - констатировал я, - Может быть, наш поезд как-то... не знаю... свернул не на ту ветку, ведущую прочь из нашего мира. Куда-то в другой, нереальный мир.

- Бойся Грызущих Глыбу, - словно во сне проговорила она.

Я вздрогнул. Перед моими глазами на долю секунды возникла картинка - неразборчиво мутное, страшное, агрессивное существо.

- Да, тогда это началось, - сказал я, припоминая табличку.

- Давай разговаривать, - нервно попросила она, - сядь ко мне ближе. Мне страшно.

15. ug

Мы говорили.

Это было совсем не то, что вчерашний флирт. Сегодня мы пытались словами заглушить растущий в нас страх - перед обступающей нереальностью. Мы болтали всю чепуху, воздвигая из слов хрупкую стену между нами и этим страхом. Ее глаза были близко, ее лицо было ярко, ее губы были сладки. А все вокруг нас стремительно утрачивало детализацию, индивидуальность, прорисованность, и страшно было смотреть по сторонам.

Однажды я решился обратиться к бабушке - к размытому образу вчерашней бабушки. Спросил, который час. Она ответила. Но я, как вчера, с человеком в тамбуре, тут же забыл, что услышал. Суламита тоже ничего не разобрала. Больше я к бывшей старушке не обращался.

Сколько времени прошло - я не знаю. Мы с Суламитой - я и в глаза стал называть ее так, за неимением настоящего имени, - сидели, бок о бок, разговаривали, прикасались друг к другу пальцами, словно убеждаясь каждый раз в реальности друг друга.

И однажды поезд остановился.

16. st

Мы не сразу это заметили. Ведь и ритмичный стук колес, и покачивание вагона давно уже померкли, потускнели, перестали ощущаться. Мы давно уже не могли понять, едем мы, или стоим на месте. Взглядывая иногда в окно, я убеждался, что мы вроде бы едем. За окном угадывалось какое-то движение.

Что поезд остановился, мы поняли по тому, что зашевелились пассажиры - условные обозначения пассажиров. Наша бывшая бабушка тоже встала, вроде бы засобиралась. Без особой надежды на успех я обратился к смутному воспоминанию о старушке с банальным вопросом, что за остановка. Оно, воспоминание, что-то ответило. Конечно, я не расслышал, не понял, и тут же забыл. Вскоре вагон опустел.

Я посмотрел на Суламиту.

- Мы куда-то приехали.

- Похоже на то, - ответила она и взглянула в окно, и замерла, глядя куда-то вверх. Я посмотрел туда же.

Над нами висел Шар. И этот Шар выглядел совершенно реально - как я и она. Он был словно из полированного гранита, и - огромный. Трудно было определить масштаб, не с чем соотнести, но мне показалось, Шар имеет километры в диаметре и висит в километрах над землей.

- Что это? - прошептала потрясенно-испугано Суламита, - Где мы? Куда мы заехали?

- Иная реальность, параллельный мир, - что-то такое, - ответил я с наигранной молодцеватостью, - Читаешь фантастику? Ну вот...

Оторвав взгляд от Шара, опустив его вниз, я увидел пятно толпы, движущееся прочь от нас, в направлении Шара.

- Все вышли, - сказал я, - остались мы одни.

- Ты думаешь... нам нужно идти туда? - напрягшись, спросила она.

Я пожал плечами.

- А что нам еще остается?

- Я не хочу идти.

- Да и мне тоже не очень хочется. Но не сидеть же всю жизнь в этом вагоне.

Суламита глянула на меня, пожала плечами, соглашаясь со мной.

Мы стали собираться, нарочито буднично перебрасываясь репликами вроде:

- Ты не забыла зубную пасту? Там возможно, взять негде.

- Сам ничего не забудь. Что это у тебя на матрасе?

- Хо! Это я лимонад забыл.

По-джентльменски взяв у дамы сумку, я обнаружил, что она (сумка) раза в два тяжелее моей.

- Что у тебя там?

- Так, косметичка, смена белья, разные женские мелочи.

- Весомые мелочи...

Мы вели себя, как люди, деланно бодрящиеся перед лицом неизвестного и страшного.

17. ur

Так мы ступили на почву этого мира. Я видел, но не понял, что у нас под ногами - трава, песок, или бетонное поле.

Нечеткое пятно толпы уже значительно отдалилось от нас, хотя я и не мог здесь более или менее точно определять расстояния. Вокруг нас - условное обозначение пейзажа. Или - смутное воспоминание о пейзаже.

Мне все еще кажется, что я не могу вас заставить видеть, как видел я.

Условные обозначения, смутные воспоминания - это все подходящие слова. Но вот что я еще скажу.

Мы были в Нереальности.

Вот в чем дело. Нереальность трудно описывать. Любое слово будет лживо.

Я говорю - дерево. Я не описываю его. И все же в вашем воображении возникает образ какого-то конкретного дерева - которое вы когда-то видели. А теперь попробуйте выкинуть возникший образ из головы и постарайтесь представить неконкретное, неиндивидуальное дерево - дерево вообще, дерево, как понятие. Не удалось?

А мы с Суламитой как раз и смотрели на такие неконкретные, неиндивидуальные деревья, холмы, изображения людей. Смутные воспоминания, условные обозначения...

Ничто не имело узнаваемых деталей, ничто не имело лица. Увидев предмет, человека, пейзаж один раз, вы бы не нашли и не узнали его опять.

Вот это я и называю - Нереальность. И туда-то мы и попали.

18. dl

Пока я оглядывался по сторонам, ища, на чем остановить взгляд, Суламита, не моргая, смотрела на Шар.

- Что ж, идем, - сказал я.

- Подожди, - она взяла меня за рукав, - Ты слышишь? Он зовет.

- Кто зовет?

- Шар. Посмотри на него.

Я посмотрел. И чем дольше я смотрел, теряясь взглядом в его блистающей необъятности, тем отчетливее слышал этот бессловесный зов. Шар звал нас к себе. Шар приказывал. Шар подавлял.

Мощным усилием воли я закрыл глаза. Протянул руки, и, на ощупь найдя лицо Суламиты, прикрыл ее глаза ладонями. Она стояла неподвижно, словно не заметив моих рук.

- Суламита, - позвал я в темноте.

- Да.

- Сейчас я уберу руки. А ты не смотри больше на Шар. Это очень большая и страшная штука, чтобы мы - ты или я с ней справились. Ты слышишь меня?

- Да.

- Смотри на меня.

Я открыл свои глаза и одновременно снял свои ладони с глаз Суламиты. Мы смотрели друг на друга. Она была чуть растеряна.

- Пойдем за остальными? - предложил я

- Пойдем.

- Не смотри больше на Шар, ладно?

- Ладно.

Мы пошли вслед за удаляющимся пятном толпы. Не смотреть на Шар было трудно - потому что больше смотреть было не на что. Мы часто поглядывали друг на друга, смотрели вперед, вслед толпе, смотрели под ноги. Оглянувшись назад, я увидел, что поезда больше нет. Я сказал об этом Суламите. Она не обернулась и не удивилась. Она была напряжена и напугана, и все взглядывала на меня вопросительно-взволнованно.

- Мы умрем? - спросила вдруг она.

- Ну, рано или поздно - обязательно, - рассудительно ответил я.

- Где мы? Мне так тяжело здесь, - она проговорила это по-детски жалобно.

- Я не знаю...

- Мы когда-нибудь вернемся назад?

- Я не знаю.

- Может быть, мы - сумасшедшие?

- Сразу двое? Одинаково сошли с ума?

- Тогда - где мы? - вновь спросила она.

- Ну... Фантасты давно додумались до идеи параллельных миров. Вероятно в один из таких миров мы и попали.

- А как мы попадем обратно?

Я подумал и ответил полушутя-полусерьезно:

- Раз мы попали в фантастический роман, давай и действовать, как герои фантастического романа: осмотримся, поймем, что тут к чему, перевернем все вверх дном - и таким образом вернемся домой.

Как ни странно, мои слова как будто успокоили ее. Она улыбнулась. Попросила:

- Расскажи что-нибудь.

19. jv

Сам не знаю, почему, я стал пересказывать ей Книгу Иова. Я довольно хорошо знаю Библию и некоторые ее книги вызывают у меня особенный интерес: та же Песнь Песней, Книга Иова, Книга Екклесиаста, некоторые книги Нового Завета. Я рассказал ей историю мятежного праведника, и когда закончил, она некоторое время молчала, а потом спросила:

- Что же, выходит, что Бог - злой?

- Почему?

- За что же Он так мучил Иова, если тот был так Ему верен?

Я подумал немного и ответил так:

- Ну, в конце концов, Он ведь его вознаградил...

- Да, но тех детей, что погибли, Он ему не вернул.

Я не нашелся, что ответить.

- А ты веришь в Бога? - спросила вдруг она.

- А ты? - переспросил я.

- Верю, наверное. Должно же быть что-то высшее там, над нами. Но ты не ответил.

Я усмехнулся.

- Люди часто отвечают мне так, как ты. Да я и сам ответил бы так же. Не хочется верить, что вся эта Вселенная с разбегающимися галактиками - что весь наш мир - совершенно бессмыслен, как однажды заведенный механизм.

20. ga

Ведя такую религиозно-философскую беседу, мы незаметно нагнали идущую, марширующую толпу. Я обратил внимание, что вместо топота многих ног слышу невнятный, неразборчивый приглушенный шум.

Для порядка я громко спросил:

- Кто-нибудь знает, куда мы идем?

К моему удивлению, я расслышал и понял, что мне сказали в ответ. Я услышал слово:

- Дежурить.

Я обернулся к Суламите и по ее испуганному лицу понял, что она - тоже слышала. Но я все равно спросил:

- Ты слышала?

- Они сказали - дежурить, - взволнованно отозвалась она.

- Дежурить, - повторил я, - Что бы это значило?

И в ту же секунду я увидел, что очень скоро мы это узнаем - и даже лучше бы не так скоро. Мы подошли к Воротам.

На самом деле, Ворота были условным обозначением ворот, как и всё здесь. Но над ними - яркой и четкой полосой горела надпись. Готическими буквами, как в концлагере, там значилось - вы уже знаете, что:

БОЙСЯ ГРЫЗУЩИХ ГЛЫБУ

Мы с Суламитой посмотрели друг на друга, и каждый прочел на лице у другого ужас, который и сам чувствовал.

- Мы умрем, - прошептала она.

- Спокойно, девочка, - я взял себя в руки, - умрем, но не так быстро.

Она взяла меня за рукав - и, в арьергарде толпы - мы проследовали в Ворота.

Невозможно объяснить, почему эта странная бессмысленная формула вызывала у нас такой мощный всплеск эмоций. Мне она показалась такой же обрекающей и безжалостной, как надпись над воротами Освенцима, над воротами Дантовского Ада...

21. ba

Дальнейшее - смутно.

Мы оказались в бараке, или казарме, где значились ряды вроде бы - коек. Мы с Суламитой заняли две соседние. Все остальные тоже как-то разместились. И тогда - нам объяснили, для чего мы здесь.

Я не могу сказать, говорил это кто-то вслух, или это звучало у меня в голове. Так или иначе, в моем сознании появилась такая информация.

Нашей задачей здесь, в Нереальности, было - дежурить на поверхности Шара и уничтожать неких насекомых - Грызущих Глыбу. Я понял, что мы будем как-то вооружены и будем все сменяться через какие-то промежутки времени.

Я посидел немного, осмысливая услышанное и взглянул на Суламиту. Она смотрела на меня.

- Дежурить? - недоуменно спросила она.

Я кивнул.

- Посмотрим. Узнаем хоть, что это за Грызущие Глыбу.

- Мне страшно.

- Мне тоже.

- Кто это говорил?

- Не знаю. Может быть, Шар...

- Нас зомбируют, - понял я вдруг, - Посмотри на них - они уже не люди. Они даже нереальны. Они - зомбоиды.

- Мне страшно.

- Я знаю. Держись за меня. Мы почему-то не стали такими, как они. Держись за меня. А я буду держаться за тебя. Мы не зомбоиды. Пока еще нет.

И мы держались друг за друга. В буквальном смысле. Мы держали друг друга за руки и целовали друг друга - без страсти, тихо и невинно, как дети. Мы были вне времени. А потом пришла моя смена.

Я вдруг понял, что мне надо идти.

- Мне надо идти, - сказал я.

- Останься, - тихо попросила она.

- Мне надо. Я не могу. Это - Шар.

Мне почему-то было трудно говорить. Я встал, и, не оглядываясь пошел к выходу.

22. 1w

Я стоял на дежурстве.

Мне показалось - я стою на надгробной плите. Под ногами у меня была гладкая реальная каменая поверхность Шара, я видел в ней свое отражение. На мне была некая одежда - не моя, в руках - некое оружие. Я нисколько не удивился, увидев у себя над головой плоскость и на ней - маленькие обозначения крыш построек.

Я так и предполагал, что Шар - центр этого мира, и его притяжение сильнее, чем притяжение той плоскости (не землей же ее называть).

Оглядевшись, я обнаружил еще пятерых дежурных, расположенных на равных расстояниях от меня, и на равных - между собой. Посоображав немного, я понял, что Шар расставил нас по вершинам вписанного додекаэдра. Если кто-то забыл, додекаэдр - это правильная геометрическая фигура из двенадцати пятиугольников.

Некоторое время я подсчитывал в уме, сколько у додекаэдра вершин. Получилось двадцать. Я пересчитал. Да, двадцать. Значит, 20 человек... зомбоидов в одной смене. Нет 19 зомбоидов и 1 человек. Короче, 20 дежурных в одной смене. Если узнать, сколько всего смен в цикле, можно подсчитать, сколько всего зомбоидов в бараках. По другому я их сосчитать не сумею - не могу их различать.

Еще некоторое время я прикидывал продолжительность и количество смен. Если, скажем, сутки здесь - нет, более общо - цикл здесь - 24 часа, и если продолжительность смены, например, как в карауле - 4 часа... Но вскоре все эти подсчеты опротивели мне - я увидел их бессмысленность.

Еще какое-то время я убил, пытаясь выяснить, на какое расстояние я могу удалиться от точки, которую считал своей вершиной додекаэдра. Выяснилось, что я могу почти свободно передвигаться в пределах круга, обозначенного пятью моими соседями.

Почти свободно - потому что, чем дальше я отходил от своей вершины додекаэдра, тем сильнее подымалось во мне какое-то гнетущее, тревожное чувство. У границ круга оно становилось невыносимым - начинало казаться, что сделай я еще шаг вперед - и произойдет что-то чудовищное. Я не выдерживал и ретировался. Шар держал меня на посту, как собаку на цепи.

Я говорю о Шаре, как о чем-то одушевленном. Не знаю, каков он на самом деле - живой ли, разумный, но нет сомнения, что Шар обладал Волей. Волей страшной, подавляющей, обезличивающей - достаточно взглянуть на зомбоидов, которых Шар лишил человеческих черт. Я не сомневался, что это именно Шар притянул наш поезд сюда, именно Шар стер лица и личности всех пассажиров - кроме нас с Суламитой.

Над этой загадкой я тоже много думал в то первое бесконечное дежурство. Почему мы с Суламитой не стали такими же зомбоидами - я все думал над этим и не находил ответа. Шар что-то сделал с моей и ее памятью - мы не помним своих имен и других вещей о себе - но не обезличил нас, не лишил индивидуальности и человеческой сущности. Почему?

Я вдруг подумал, не вполне серьезно: может быть, это потому, что мы занимались любовью, когда поезд свернул не на ту ветку реальности? Больше мне ничего не приходит в голову. Кстати, забавный вопрос: сколько совокуплений происходит в длинном пассажирском составе в течение одного рейса? Сколько их происходит одновременно? Лично со мной это было только один раз...

И вообще - странности начались раньше. Они начались с таблички. Я ее помню. Не могу припомнить название города, но помню табличку с надписью. И помню странную реакцию того человека - хотя его лицо тоже уже размылось в моих воспоминаниях.

Я оставил - на время - эту головоломку и стал просто вспоминать Суламиту. Во всех ракурсах, какие отпечатались в моей зрительной памяти. Во всех ракурсах она была прекрасна. Потом я стал представлять ее раздетой. Я говорю - представлять - потому что я ведь ни разу еще не видел ее голой - во весь рост, при полном освещении. Эти фантазии вызвали у меня неуместную эрекцию и я поспешно переключился на другие мысли.

Тем более, что почувствовал под ногами какую-то слабую дрожь. Я поднял некое оружие и стал настороженно озираться. Впрочем, ничего не произошло. Вибрации постепенно стихли.

Через какое-то время мое первое дежурство окончилось. Грызущих Глыбу я в этот раз так и не увидел.

23. aw

Суламита встретила меня, словно не чаяла уже свидеться. Стиснула с неженской силой и со слезами на глазах целовала. Какая яркая, - подумал я. Расспрашивала, где я был и что видел, и, захлебываясь, рассказывала, как она волновалась и переживала, и как ей плохо было одной. Я вяло отвечал. Я чувствовал себя совершенно высосаным.

- Ничего интересного, - отвечал я в ответ на ее вопросы, - Очень утомительно. Стоял, как болван, на вершине додекаэдра - вот и все, что было.

Я отказался от еды (она предложила что-то из дорожных запасов), и упал на кровать. И мертво уснул.

24. 11

Проснулся я от беспокойства. Суламиты не было рядом. Я все время чувствовал сквозь сон ее присутствие, и когда это чувство исчезло - проснулся.

Суламита отправилась - в свою очередь - на дежурство.

Я теперь понял, почему Суламита приветствовала меня так буйно-эмоционально, когда я вернулся. Оставшись один в окружении зомбоидов, среди мутных изображений, когда не на чем остановить взгляд, не с кем поговорить, не к кому прикоснуться, я почувствовал сильнейший дискомфорт.

Я жаждал видеть что-нибудь настоящее, прорисованное, несмутное. Побуждаемый этой жаждой, я раскрыл свою сумку, стал в ней рыться, раскладывая содержимое на постели. Вскоре койка вся была завалена вещами, которые, если можно так выразиться, светились своей реальностью на фоне окружающего. Я перебирал их, ощущая пальцами шероховатость джинсов, колючесть шерсти, рубчики трикотажных толстовок.

Когда в руках моих оказался органайзер в коричневой с тиснением обложке, небольшой, карманного формата, мне в голову пришла новая мысль. Записать все, что с нами происходит. Я расстегнул застежку, перелистал странички. Там было достаточно пустого места. Записки помогут мне структурировать время в одиночестве лучше, чем что-либо другое. Писать - будто обращаться к кому-то, будто общаться с кем-то.

Я тут же сдвинул в сторону вещи, забрался с ногами на койку и стал писать, не заботясь нисколько о красоте слога и связности. Начал я, разумеется, с нашего знакомства в поезде. Исписав одним махом с десяток страничек мелким почерком, я с непривычки устал.

Закрыв блокнот и глаза, я полулежал на койке. И вновь Нереальность обступала и давила, даже сквозь закрытые веки. Ведь здесь не было даже шумового фона, какой всегда и везде существует в Реальности. Не было звуков, не было и тишины. Я был как человек с заложенными ушами - кажется, что что-то слышишь, но не в силах распознать, идентифицировать звуки. Я заговорил вслух.

Я говорил:

- Ничего, она скоро вернется. Мы будем разговаривать. Я прикоснусь к ней...

И вдруг мне страшная мысль пришла в голову.

- А если она не вернется?

Я открыл глаза, сел, уставился на коричневый органайзер.

- А если она не вернется?

Я был в ужасе. Мысли мои неслись.

- Если она не вернется... Если она не вернется... Я быстро деградирую. Утрачу чувство реальности. Превращусь в одного из зомбоидов. Без нее я - погибну!

Меня охватило такое отчаяние, иррациональное, не подвластное контролю разумом, что я вскочил и заходил, как тигр, вдоль койки.

Тогда я понял, а теперь - прочувствовал, почему так бросилась ко мне Суламита, когда я вернулся с дежурства.

25. sb

Она вернулась.

Я схватил ее, одетую в непонятную не ее одежду, стиснул, прижал к себе. Она была очень возбуждена, и, трепыхаясь в моих руках, говорила, говорила:

- Я видела их! Я видела Грызущих Глыбу! Они такие страшные! Я застрелила двух.

- Застрелила?! Какие они? Как они выглядят? - жадно спрашивал я, заглядывая в ее распахнутые блестящие глаза.

- Они страшные! Очень страшные и очень быстрые. Они - очень быстрые, очень стремительные. Один кинулся на меня, и я его - застрелила!

- Кинулся на тебя! - переспрашивал я, трепеща от ужаса за нее.

- Да. Я его застрелила. А второго я застрелила от ужаса, как только увидела. От страха сразу начала стрелять.

- Но какие они? как они выглядят?

- Я не могла рассмотреть. Очень, очень быстрые. Знаешь, как движение на пленке размазывается - вот и они такие.

- Господи! Господи! - воскликнул я, - Да ведь я теперь всегда буду в ужасе за тебя!

- Я хочу есть, - сказала она, вдруг обмякнув в моих руках.

Мы поели холодную курицу - из ее сумки.

И Суламита захотела спать. Она была перевозбуждена, вернувшись с Шара, и теперь наступала реакция. Не раздеваясь, она прилегла отдохнуть - и тут же уснула. Я лег рядом, обняв ее, закрыв глаза, наслаждаясь близостью единственного в мире человека, и вскоре тоже уснул.

А когда я проснулся - я первые увидел ее обнаженной. Сбылась мечта идиота.

26. nu

Когда я проснулся, Суламита переодевалась.

Схватив взглядом ее узкую спину, ослепительные ягодицы, стройные ноги, я закричал:

- Стой!

Она вздрогнула, испуганно резко обернулась, непроизвольно прикрывая белой рубашкой грудь. Я улыбнулся ей. Я попросил:

- Убери рубашку. Опусти руки.

Заглянув в мои глаза, она увидела, чего я хочу. Она усмехнулась - гордо и самодовольно - усмешка в скобках, - и опустила руки, отбросила рубашку, распрямилась.

Жадно, ненасытно, восхищенно, я разглядывал ее голое тело. Поймите - я видел ее - полностью обнаженной - в первый раз в жизни.

Она стояла, гордо выпрямившись, расправив плечи - позволяла разглядывать себя, не замечая снующих зомбоидов.

Вот она:

Тонкая, хрупкая, изящная.

У нее были острые плечи и выступали ключицы.

Ее бедра были чуть угловатыми.

Груди ее - высокие, словно твердые, нацелились на меня, как оружие.

И соски - сосцы - маленькие, острые, цвета кофе с молоком - смотрели на меня с вызовом.

Ее живот был, как туго натянутое полотно, а талия - очень узкая.

И волосы внизу - черные.

И вся она была как скульптура.

Она перенесла вес тела на одну ногу - и так подчеркнула свою тонкость и прорисовала все свои изящные изгибы.

И так странно - в ее скульптурной неподвижности мне виделась стремительность и страсть. То была неподвижность сжатой пружины.

Полминуты - не больше - она позволяла смотреть на себя, глядя гордо и с вечной насмешкой женщины над жадным взглядом мужчины. И решив, что достаточно дала мне полюбоваться, взяла со стула рубашку и хотела ее надеть. Я воскликнул:

- Ну нет, иди теперь сюда!

Я обхватил ее, подошедшую, за талию и повалил через себя на кровать.

- Посмотри, что ты наделала, - сказал я, прижимаясь к ней.

- О! - воскликнула она, глядя на меня весело и с неистребимой насмешкой.

- Ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна, - говорил я, трогая ее тело.

Я говорил ей о ее красоте, она слушала зачарованно и трепетала от прикосновений. И мы любили друг друга, не обращая внимания на бессмысленно мельтешащих зомбоидов.

27. 1m

Во второе свое дежурство я сам увидел, наконец, Грызущих Глыбу. Одного из них.

Я опять стоял на вершине додекаэдра. Думал.

Что такое Шар? У людей с шаром, кругом, кольцом связана обширнейшая символика.

Кольцо - символ бесконечности. Кольцо - это ноль, ничто - символ пустоты. Обручальное кольцо - символ брака. Кольцо - звено цепи - символ соединения, сочленения. Еще кольцо - это наручники, это ошейник - символы несвободы.

Круг - это символ замкнутости, завершенности, самодостаточности. Недаром точка в конце предложения - это маленький круг. Еще это символ солнца, Земли, Вселенной. У китайцев круг - символ неба, тогда как квадрат - символ земли. В каких-то психологических тестах круг - символ любви, любвеобильности, потребности в любви. Ну, это к нашему Шару точно не относится.

Шар - это опять же Солнце, глобус, Вселенная. Шар - это яблоко (грехопадения, раздора). Что еще? Мыльный пузырь, хрустальный шар для гадания...

Поможет мне чем-нибудь вся эта символика? Вряд ли. Все эти символы придуманы людьми. А Шар - это нечто совершенно нечеловеческое, бесчеловечное, даже - античеловечное.

Шар - это Нечто, разрушающее человеческую сущность.

Я вдруг подумал - интересно, Шар - создание или создатель Нереальности? Может быть, он - что-то вроде бога для этого мира. Этакий бог-бездарь, бог-неудачник. Каков творец, таков и мир им созданный.

Наш мир, откуда выпали мы с Суламитой, многие философствующие и умствующие называют несовершенным. Зато - он реален. И мне он всегда казался прекрасным, несмотря на все его несовершенства. Мое мнение таково, что уродство нашего мира выкладываем мы сами, как мозаику, из своих уродливых душ.

Но этот мир, Нереальность - он даже не уродливый. Он никакой...

Мои умствования были прерваны. Я вдруг почувствовал холодок - как от легкого ветерка. Это было необычно и ново - в Нереальности никогда не ощущалось ни температуры, ни влажности, ни малейшего движения воздуха. Из-за этого мне секундами казалось, что я лишился плоти.

Я заозирался, встревоженный новым явлением. И тогда - увидел Грызущего Глыбу.

Как и говорила Суламита, он был очень быстрым. Двигался по прямой, и должен был проследовать очень близко ко мне.

Я не успел испугаться. Не успел и рассмотреть Его. Через долю секунды он оказался в метре от меня - и я, не думая, нажал гашетку. Без звука, без вспышки или чего-то подобного, Грызущий Глыбу бесследно исчез.

Все произошло мгновенно. Через секунду я почувствовал запоздалое возбуждение. Я стоял, сжимая в руках бластер (пусть называется так - по традиции), и пытался вспомнить только что виденный образ.

Мне показалось, Грызущий Глыбу был рыжего цвета и, вроде бы - двигался, как четвероногое. Это все, что отпечаталось в моей памяти. Как и говорила Суламита, это существо казалось размазанным - от скорости, и, хоть это странно звучит - от ярости.

Еще она говорила, что они - страшные, очень страшные. Да, пожалуй. Теперь, задним числом, я тоже почувствовал страх. Грызущие Глыбу - действительно страшны. Они пугают своей быстротой и исходящей от них агрессией. И еще - они выглядят, хоть размазано, но гораздо реальнее безликих зомбоидов.

Я спросил:

- А почему Шар вынужден защищаться от этих, как он их назвал, насекомых? (Ничего себе - насекомые!). Какой вред могут нанести ему Грызущие Глыбу? Глыба - это - Шар, что ли? И Они его грызут? Кто может его грызть!

Я посмотрел на свое отражение у себя под ногами.

Я опустился на корточки и потрогал Шар. Он был холодный и гладкий.

Хорошо. Предположим, Грызущие каким-то образом наносят Шару какой-то вред. Выразиться определеннее пока невозможно. Шар вынужден защищаться. Для этого он использует нас - двоих людей и сотню зомбоидов. Дальше?

Что дальше?

Шар - наш враг. Он - мой личный враг, хоть у него и нет лица. Чтобы победить врага, нужно узнать его. Узнать его слабости.

Вот, кажется, - одна слабость: Шар вынужден защищаться от Грызущих Глыбу. Грызущие - это враги Шара. А враг моего врага - мой друг.

Я усмехнулся. Ничего себе - друзья!

И тогда у меня вдруг возникло чувство, что я все время думаю о чем-то не о том. Чего-то я не вижу, чего-то не понимаю.

- Я тупею, - сказал я вслух. - Я тоже деградирую. Я не хочу стать зомбоидом. Я хочу видеть Суламиту.

И вскоре я ее увидел. Когда вернулся с дежурства.

28. cr

Пока меня не было, Суламита занималась благоустройством нашего уголка. Отодвинула соседние кровати, на образовавшемся пространстве разместила три стула. На одном из них были сложены и развешаны мои вещи, на другом - ее, и стояли какие-то ее коробочки, баночки, зеркало, а третий, как она объяснила, будет нашим обеденным столом. Наши полотенца аккуратно висели на спинках кроватей, сумки были куда-то задвинуты. Неизвестно, как это ей удалось, но наш уголок выглядел теперь уютно и - реально, в отличие от всего остального.

- Ну как? - с гордостью спросила она.

- Здорово! А стулья откуда?

- А, там у них - что-то вроде столовой. Я там их и взяла. Все равно мы ведь там не едим.

- Ну, наших дорожных продуктов надолго не хватит...

- Все равно. Не знаю, что там за еда, но мы будем есть здесь.

- А как ты отодвинула кровати?

- Да они легкие! Ненастоящие...

- Умница! Здесь теперь - словно уголок реального мира.

- Я старалась.

- Ты - умница.

Я поцеловал Суламиту.

29. dr

Позже я заметил, что все, к чему мы прикасались - я или она, или вместе - утрачивало на время размытость, неконкретность, нереальность, как бы проявлялось. И чем дольше был контакт, тем реальнее становился предмет.

Так, наши одежды оказались пятнистыми комбинезонами, вроде армейского камуфляжа - с торчащими нитками и болтающимися пуговицами. Наши кровати превратились в односпальные панцирные койки с поцарапанными голубыми трубчатыми спинками и блестящими никелированными дужками.

Мы с Суламитой делали реальным то, к чему прикасались. Но нас было только двое и мы не могли на равных противостоять обступающей Нереальности. Мы могли только держаться друг за друга.

30. rh

Итак, потянулось существование в Нереальности.

Наша жизнь с Суламитой - мы были живы и чувствовали и любили - и я называю это жизнью - приобрела некий ритм. Тягучий, однообразный ритм.

Я уходил на дежурство - возвращался - мы общались с Суламитой - она уходила на дежурство - я писал записки - возвращалась - потом был более длинный промежуток, мы ели (кстати, вскоре нам пришлось перейти на местную "пищу" - она была съедобна, и это все, что я могу сказать), спали, разговаривали - потом я вновь уходил на дежурство - и цикл повторялся.

Этот ритм утомлял и убивал. Я нумеровал и маркировал свои записки в органайзере - и так поддерживал видимость бытия во времени.

31. tk

Когда мы разговаривали - мы пытались передать друг другу как можно полнее и подробнее свои воспоминания о реальном мире. Мы помнили многое. Но о самих себе, о наших личностях - меньше, чем о чем-то другом. Как нас звали, где мы работали, чем занимались, на каких улицах жили - такие вещи смылись из нашей памяти.

Я заметил, что у меня и у Суламиты память о прошлом и, вообще - восприятие действительности - отличаются по типу.

Я пытался воссоздать зрительные образы. Причем у меня появилась потребность описывать эти картинки моей памяти с несвойственной мне в разговоре точностью и подробностью - чтобы утвердить для себя и поделиться с ней моим образом Реальности, из которой мы выпали.

Я вспоминал, как выглядит горное озеро, на котором я однажды побывал:

- На карте оно имеет форму неправильного - как бы слегка изогнутого овала. Представь себе рогалик - нет! - представь себе фасоль - боб фасоли. Вот такую форму оно и имеет. Я стоял на той стороне этой фасолины, которая чуть вогнута внутрь. Представляешь?

- С трех сторон озеро окружено горами, и только с той стороны, где я стоял - логовина. Кажется, озеро небольшое, кажется, его легко можно переплыть, но это - обманчивое впечатление, из-за гор. Озеро зажато в горах, и горы покрыты лесом. Представляешь?

- Над озером был туман. И гора по ту сторону озера казалась синей. Я погрузил руку в воду и кожа мгновенно покраснела от холода...

Она же помнила и рассказывала по-другому. Для нее в воспоминаниях главным были люди и их взаимоотношения. Она вспоминала десятки, сотни своих друзей, подруг, приятелей, знакомых, одноклассников, коллег по работе, друзей ее друзей, знакомых ее знакомых и т.д., и т.п.

Суламита рисовала передо мной сложнейшую вязь их взаимоотношений - взаимопритяжений и взаимоотталкиваний, и всегда точно описывала свое собственное место в этой паутине, хоть и не помнила своего имени.

На лету подхватив мою манеру, она тоже стала поминутно переспрашивать - Понимаешь? Представляешь? Я понимал и представлял - она рассказывала очень живо.

Все тончайшие нюансы чувств, эмоций, которые, как я видел, она читала в людях, как в открытых книгах, - раскрашивали эту картину, делали ее цветной.

Это был столь обширный, разноцветный и ажурный узор, что я не мог даже вместить его весь целиком в своем воображении. Я часто переспрашивал и уточнял:

- Погоди, так кто это был? Брат мужа твоей подруги? а которой подруги - я что-то не уследил...

- Так именно в этого мальчика ты тогда влюбилась? Ммм! Я ревную!

Иногда комментировал:

- Значит, ее муж побил тому лицо, и тот со стыда уволился? Ну, он сам виноват. Забыл мужское правило: не гадь, где живешь. Я бы тоже уволился, если б знал, что пятьдесят человек глумятся у меня за спиной.

Хотя все эти люди никогда для меня не существовали, в ее устах они обретали для меня плоть и кровь. Я словно читал толстую книгу - в жанре женского романа, разумеется, - нет, не роман, а целую эпопею.

Слушая Суламиту, я вдруг понял, почему женщины так любят мыльные оперы. Этот жанр, с его бесконечными сюжетными хитросплетениями, соответствует женскому восприятию мира, как никакой другой. Этот жанр - просто доставляет им наслаждение (я не иронизирую).

- Ты любишь мыльные оперы? - обратился я к ней.

- Нет, - она чему-то улыбнулась.

- Почему?

- Не знаю. Я вообще - редко смотрю телевизор.

- А если смотришь, то - мелодрамы, фильмы о любви, верно?

- Да, - она ответила почему-то с вызовом, - фильмы о любви. Мне нравится, например, Ирония судьбы.

Я встрепенулся.

- Послушай! - воскликнул я, - Вот! Вот это и есть - перекресток судьбы, перекресток реальности. Помнишь, я тебе говорил, еще в поезде. Смотри. Герой случайно, вне своей воли улетает в Москву (или в Ленинград?) - и вступает на новую тропу реальности. Вот и со мной такое происходит постоянно. Вот и с нами это произошло.

Она грустно усмехнулась.

- Но мы не в Ленинград залетели.

Я вздохнул.

- Не в Ленинград...

32. sh

Дежурства были однообразны.

Я стоял на вершине вписанного в Шар додекаэдра и раздумывал о разных вещах - в основном, как нам отсюда выбраться. Когда появлялись Грызущие Глыбу, я стрелял в них.

Эта стрельба нисколько не напоминала реальную стрельбу из реального оружия. Ни отдачи, ни грохота, ни запаха. Это больше походило на отстрел монстров в какой-нибудь 3d-action. Грызущие Глыбу, как те монстры, появлялись ниоткуда, и, подстреленные, так же бесследно исчезали.

Я так и не смог их ни разу рассмотреть. Точно: они были рыжие и четвероногие. Все остальное - размазанно. Двигались они быстро, очень быстро, и бесшумно.

Несколько раз я был свидетелем, как Грызущие убивали кого-нибудь из зомбоидов. Это было совсем не зрелищно. Ни криков, ни брызгов крови, ни рычания хищника. Грызущий стремительно приближался к зазевавшемуся зомбоиду и - как будто выключал его изображение. И тела зомбоидов после этого тоже исчезали бесследно.

Все это настолько усиливало у меня чувство, будто я играю в какую-то бездарную бродилку, что я перестал бояться Грызущих - я никак не мог заставить себя поверить, что эти размазанные монстры могут причинить какой-нибудь вред мне - живому, плотскому человеку. Мое чувство опасности (необходимое человеку чувство) - притупилось.

Я еще испытывал перед Грызущими Глыбу какой-то страх, но это был теперь страх ролевой, условный, не настоящий.

Однажды, побуждаемый экспериментаторским зудом, подкрепленным почти полной уверенностью в собственной безопасности, я подпустил Грызущего Глыбу очень близко и спровоцировал броситься на меня.

Ощутив мощнейший удар в грудь вытянутых в прыжке передних лап, я нажал гашетку, и падая, и отлетая на три метра, не отпускал ее, хотя Грызущий исчез еще в начале выстрела. Я сильно ударился затылком и у меня тупо болела грудь.

33. ax

Позже, после дежурства, раздевшись, я обнаружил над соском пару глубоких параллельных царапин и расцветающие синяки по всей груди.

Я не сумел скрыть этих следов моего безрассудства от Суламиты. Она очень перепугалась, заметив царапины и немедленно обработала их йодом, который нашелся у нее в аптечке. Кстати, сколько я успел заметить, у нее там было все для оказания первой помощи - бинт, жгут, какие-то таблетки, ампулы, несколько шприцов - и восхитился ее предусмотрительностью. Нет, правда, - смотрите, какая умница! Как продуманно собиралась в дорогу.

Заставив меня рассказать, как было дело, Суламита очень рассердилась и даже ударила меня несильно в плечо, и обозвала дураком и эгоистом, с чем я не спорил.

После этого эпизода я понял, что формула БОЙСЯ... - не зря горит над воротами нашего концлагеря - или ада.

Впрочем, я напрасно, наверное, упоминаю концлагерь и ад - и там, и там - человек страдает один. Но нас было двое. У меня была Суламита, у нее был я. Мы любили друг друга, мы осязали друг друга, мы - общались.

34. nh

Нам было хорошо вдвоем. Нам было тяжело в этой Нереальности.

Мне - потому что не на что больше смотреть, кроме ее и меня. Ей - потому что здесь не было больше людей, кроме меня и ее. Информационное голодание.

Представьте, что вы заточены вдвоем с любимым человеком в пустой комнате без дверей и окон - навечно. Долго ли вы сможете насыщать информационный голод друг друга? Долго ли продлится ваша любовь? Как скоро вы возненавидите друг друга? как скоро вы начнете ногтями царапать стены, мечтая выбраться?

Меня всегда ужасал финал Мастера и Маргариты, где любовники остаются вдвоем - только вдвоем во Вселенной - НАВСЕГДА. Это звучит красиво и романтично, но если вдуматься - это и есть Ад. А куда же еще мог поместить их Сатана?!

Не получая новой информации извне, человек способен только деградировать. То же самое, только медленнее, произойдет и с двумя людьми, отрезанными от реального мира.

С нами этого еще не произошло, но я был уверен: рано или поздно - мы тоже начнем деградировать, начнем превращаться в зомбоидов. И поэтому мы - и я и она - страстно хотели выбраться, вернуться в Реальность, вернуться к людям. Но мы не знали, как.

35. sr

Я дал ей прочесть мои записки.

Она читала сосредоточенно, с серьезным и внимательным лицом. Иногда приподнимала брови, иногда улыбалась, а то - приоткрывала рот. Смотреть на нее, читающую было удовольствием. Но я и волновался немного.

Прочитав до последней точки, Суламита закрыла органайзер и посмотрела на меня задумчиво:

- Вот как ты меня видишь...

- Ну да, - коротко ответил я, отчего-то стесняясь.

- В чем-то ты прав... Я действительно привыкла, что мужчины сходят по мне с ума. Но я не свожу их с ума. В этом я не виновата. И я - не стерва.

- Ну, это же не оскорбление, - напомнил я.

- И самого себя ты тоже описал не совсем так.

- Ну, это ведь - как бы литература, - защищался я.

- Ты вовсе не такой донжуан, как ты думаешь.

- Да я так не думаю...

- Кто тебе сказал, что ты похож на русского инока?

- Одна женщина. Но я...

- Я бы сказала иначе...

Мне интересно было узнать, как бы сказала она, но она вспомнила другой эпизод:

- А что это за очарованный странник?

- Повесть Лескова.

- Расскажи.

Я, как сумел, пересказал ей повесть. Суламита задумалась.

- А ты веришь в Бога? - вдруг спросила она.

- Ты ведь уже спрашивала...

- А я - верю. Бог спасет нас отсюда.

- Хорошо бы...

- Мы ни в чем не виноваты. Значит, Он нас спасет.

- Хочется верить в это, - ответил я кисло, подумав о Шаре, местном боге-бездаре.

- Он испытывает нас. Как Иова.

Я вздохнул и ничего не сказал.

36. sz

Я вновь стоял на дежурстве. Пытался думать. Чем дальше, тем труднее мне было совершать мыслительную работу. Я - действительно отупел. Действительно начал деградировать. И это - ужасное состояние, повергающее меня в депрессию.

Суламита вдруг уверовала, что Бог нас спасет. Я почему-то не мог разделить ее веру. Мне казалось, что здесь, в Нереальности, мы можем рассчитывать только на себя.

Но как? Но что мы можем сделать? Что могу сделать я?

Грызущие - враги Шара. Ну, и как же это использовать? Не убивать их? Пусть себе грызут - или что они там делают. Я вспомнил свой эксперимент и скривил рот. Попробовал один раз не убить - еле жив остался. И хватит таких экспериментов.

Но что тогда?

Появился Грызущий. Я мимоходом застрелил его.

Что тогда?

Я посмотрел на своих соседей-зомбоидов, несущих вахту на собственных вершинах додекаэдра. Неожиданно, ни к селу, ни к городу, вспомнилось: додекаэдр -именно эту форму имеют корпускулы пятой сущности, квинтэссенции. Из Платона, кажется.

Я состроил саркастическую гримасу. Ценно. Очень ценно.

Мое внимание привлекли вспышки в боковом зрении. Один из соседей застрелил подряд двух Грызущих.

- О! - воскликнул я вслух, - Я не могу не защищаться от Грызущих, но я могу перестрелять своих соседей зомбоидов. Так сказать, оголить участок фронта.

Честно говоря, эта мысль не вызвала у меня особого восторга. Там в Реальности, мне ни разу не приходилось стрелять в людей. А зомбоиды - это все же бывшие люди. Они не враги мои. Они - жертвы Шара, будь он проклят.

Но что тогда делать? Что делать? Я отчаялся.

И тогда - неожиданно для себя, не думая, поднял бластер и выстрелил в того зомбоида, который был прямо передо мной.

Ничего не произошло. Зомбоид даже не заметил выстрела.

Я облегченно перевел дух. Я не убил его. Но я видел, что не промахнулся: луч уперся прямо в зомбоида.

Следовательно. Это оружие - только против Грызущих Глыбу.

Я развернул ствол к себе и нажал на гашетку. Ничего не произошло. Я ничего не почувствовал.

В следующую секунду я покрылся потом и ослабел. Господи! Эта импульсивность не доведет меня до добра. А если бы я сейчас убил себя?! Ничего себе - русская рулетка. А что бы стало с Суламитой?

Что это за новая черта у меня появилась - делать, не думая. В Реальности я не был таким. Должно быть, еще один симптом деградации.

Я с ненавистью посмотрел на блестящую надгробную поверхность Шара.

- Все равно я тебя сделаю, гад. Ты бездарь, а я - нет, - сказал я Шару, - Я человек. Я могу думать. Пока еще - могу.

Но я - устал думать. Устал тыкаться, как крыса в лабиринте. Устал ненавидеть Шар.

Я стал вспоминать Суламиту. Шар дрожал под моими ногами. Это часто бывало. Вибрации начинались ближе к концу дежурства. Я не обращал на них внимания.

37. a

Я вошел в барак, предвкушая, как я разбужу ее поцелуем, если она еще спит. Улыбаясь своим мыслям, я приблизился к нашему уголку. И не дойдя метров трех, замер.

Я увидел Суламиту и какого-то зомбоида - на нашей кровати, в характерной позе, совершающих характерные телодвижения.

Я впервые слышал со стороны постанывания Суламиты, которые до сих пор слушал только с очень близкого расстояния. Я видел, как судорожно содрогаются ее разведенные колени. Видел, как впивались в простыню, комкая ткань, ее пальцы. Она была яркой, а зомбоида я не мог разглядеть. Я не видел ее лица - но это была она.

Немного понаблюдав эту сцену, я развернулся и пошел прочь.

Я бродил по Нереальности, разглядывая то, что разглядеть невозможно, и устав от этого, таращился на свои руки - с рельефным папиллярным рисунком, с заусенцами у ногтей, с волосинками на обратной стороне ладони. Мои собственные руки были для меня - единственный доступный реальный образ.

Я говорил себе - я знал, что она стерва. Я знал, что рано или поздно это случится. Она нарочно выбрала это время - когда я возвращаюсь с дежурства. Она хотела, чтобы я увидел это. Я знал.

Я смотрел на свои руки, не получая от зрелища удовольствия и спрашивал себя - что мне делать теперь? Бросить ее? Но как это возможно? Ведь она единственный реальный, яркий, неразмытый человек в этом мире. Без нее, без наших разговоров, без физического контакта с ней - я быстро деградирую.

Впрочем, и она - тоже. Ведь и я для нее - единственный реальный человек в Нереальности. Она - тоже деградирует без меня. Неужели она этого не понимает? Зачем же она это сделала? И с кем! С зомбоидом - с условным обозначением человека.

Зачем? Для стервы не существует зачем. У стервы все - почему.

Почему? Потому что хотела сделать мне больно.

Зачем делать мне больно? На зачем ответа быть не может.

Почему надо сделать больно? Потому что так хочет стерва.

Вдруг меня осенило. Надо убить ее. Это решит все проблемы. Это - единственный правильный выход из ситуации. Так я решил и на том успокоился.

Я прошел в барак. К нашему уголку я не приближался. Я хотел убить ее, но не хотел ее видеть. Я бесцеремонно улегся на чью-то пустую койку, и, как ни странно, тут же уснул.

38. wm

Проснувшись, я увидел близко лицо Суламиты. Она щекотала лицо мое своими ресницами - и так разбудила. Мы поцеловались.

- Почему ты здесь? - спросила она. - Я проснулась поздно, а тебя все нет. Почему ты не со мной? Я ждала, ждала - и пошла искать тебя. И вот - ты лежишь в чужой кровати.

Я вспомнил, что хотел убить ее. Немного погодя я вспомнил - за что. Но сейчас, сию секунду, глядя в любимое лицо, в ее глаза, слушая милый голос, я усомнился - не приснилась ли мне та сцена. Тем более, что вызывая в памяти зрительный образ, я мог увидеть только Суламиту - одну - в позе совокупления.

Прочистив горло, я сказал:

- Зачем ты это сделала?

- Что?

- Зачем ты трахалась... с зомбоидом?

Она смотрела на меня изумленно. Впрочем, стервы - всегда превосходные актрисы.

Через мгновение она улыбнулась, и сказала, прикасаясь пальцами к моей щеке:

- Милый, тебе приснился дурной сон.

Я перебил ее, сказал уверенно, отталкивая руку:

- Нет, это был не сон. Ты нарочно выбрала это время, когда я возвращаюсь с дежурства. Ты хотела, чтоб я увидел. Ты хотела сделать мне больно.

Она несколько секунд смотрела на меня, словно желая понять, не розыгрыш ли это. Нахмурилась.

- Ничего этого не было. И ты сам это знаешь. Я ни с кем здесь не спала, кроме тебя. Да и с кем бы я могла? Если ты не шутишь, значит ты стал бредить наяву.

Я и сам готов был поверить, что это был бред. Но упрямо продолжал.

- Это было. Ты - стерва. Ты сделала это назло мне. Только из-за своей стервозной природы...

Она сделала это очень стремительно.

У меня мотнулась голова и зазвенело в ухе. Потирая загоревшуюся от пощечины щеку, я смотрел на нее. Она стояла во весь рост, сверкала глазами, говорила гневно.

- Дурак! Самовлюбленный дурак! Идиот! Я - не стерва. И никогда не была стервой. Никогда. Ты нисколько не разбираешься в женщинах. все твои классификации - чушь собачья. До сих пор я терпела, но теперь, с этой минуты - если ты еще хоть раз произнесешь это слово - между нами все кончено. Навсегда. А теперь мне пора на дежурство.

Выпалив все это единым духом, она развернулась и удалилась, вызывающе покачивая бедрами.

Я был смят, раздавлен, деморализован. Не столько мне больна была полученная пощечина, сколько полученный щелчок по тщеславному носу. Видите ли, я всегда считал себя знатоком женщин, этаким экспертом, но, похоже, я ошибался.

Почему я вообще решил, что она - стерва? Может быть, мне хотелось, чтобы она была стервой? Может быть, меня просто тянет к стервам?

Да нет, раньше никогда не тянуло. Меня тянет к вот этой живой женщине - кто бы она ни была.

Может, все дело в том, что раньше я всегда имел дело с так называемыми простыми, честными девушками (это - тоже условное название). Встретив что-то необыкновенное, уникальное, как Суламита, я, ничтоже сумняшеся, классифицировал ее, как стерву - только потому, что она не такая, как все.

Я сказал себе:

- Ты считаешь себя очень умным, а на самом деле ты - самовлюбленный дурак, как она и сказала...

- Грозна, как полки со знаменами... -пробормотал я

Чтобы скоротать время без нее, я крошечными буковками занес на странички органайзера все, что произошло.

39. rc

Мы помирились.

Она не стала дуться и изображать непримиримую суровость. Она приняла мои прочувствованные апологии и мой поцелуй, как ни в чем ни бывало и вновь смотрела на меня своим неповторимым влюбленно-насмешливым взглядом.

- Как я мог поверить своим бесстыжим глазам! - сказал я, насмехаясь над собой.

У меня простое мировоззрение. Люблю - значит люблю. Не люблю - значит не люблю. Всякие промежуточные тонкие психологические состояния, типа люблю, но ненавижу - не для меня. Суламиту я - любил.

Наверное, я простил бы ее и там, в Реальности, если бы этот мой бред произошел на самом деле

Я сказал ей об этом. Мои слова очень ее взволновали. Она обняла меня и поцеловала и расплакалась. Она наговорила мне много приятных и лестных вещей, которых я не буду здесь повторять - это никого не касается.

40. sk

- Знаешь, - говорила Суламита после примирения и всех приятных сцен, когда мы лежали рядышком, - на самом деле, я так расстроилась, что ударила тебя.

- Ну что ты, - я усмехнулся, - мне случалось и раньше получать пощечины от женщин.

Она пропустила мои слова мимо ушей.

- Ты не поймешь. Это ведь в первый раз я ударила мужчину.

- Да? - я заинтересовался.

- Понимаешь? Ведь это в первый раз в жизни я подняла руку на другого человека.

- Хм. А в школе, например - если тебя дергали за косички или еще как-то обижали мальчишки - ты что, никогда не защищалась?

- Ну, вообще-то, я не носила косичек. А когда меня обижали, я плакала. Я была плакса.

Я выслушал это с любопытством. Мне открывались какие-то новые черты моей женщины.

Она вновь вернулась ко вчерашней пощечине, все еще переживая первый совершенный ею акт физического насилия над другим человеком.

- Я на дежурстве так переживала за эту пощечину, что даже Шар затрясся от расстройства...

- Что ты сказала? - я сел на кровати, удивленно глядя на нее, - Шар затрясся? Как это произошло?

- Ну, я же говорю тебе - я так расстроилась...

- Нет, это я слышал. Но ты сказала - Шар затрясся.

- Да, затрясся. Я вдруг подумала, что так тебя люблю, и что не надо было мне так делать, раз я так тебя люблю... Я огорчилась. И тогда и затрясся этот Шар. Ходуном под ногами заходил.

Она посмотрела на меня чистыми глазами. Я позабыл о Шаре и о своем удивлении и о какой-то мысли, мелькнувшей у меня. Ведь она впервые сказала вслух это слово.

Мы знали - каждый - и про себя, и про другого - что мы любим друг друга. Но почему-то никогда не говорили этого вслух.

Я много и красочно описывал ей ее красоту и свои нежные чувства, но почему-то ни разу не сказал прямо: Я Тебя Люблю. И вот - это слово прозвучало. И сказала его она - первая, и как бы между прочим.

Я смотрел на Суламиту, переполненный чувствами - нежностью, любовью, умилением. Она почему-то замерла, смотрела на меня как будто с испугом. Я пробормотал - совсем не в своей красноречивой манере:

- Я люблю тебя.

Как вспыхнули ее глаза цвета хаки! Можно подумать, раньше она не догадывалась об этом...

Мы любили друг друга.

41. na

На очередном дежурстве я все пытался понять, уловить связь: она расстроилась - Шар затрясся. Мне казалось, что здесь есть связь. Должна быть.

Я долго ворочал в голове, туго вращал по кругу мысли, догадки, предположения - и ни до чего ни додумался, и почувствовал, что не в силах быть логиком.

Я ведь тоже все время расстроен - нет, я в отчаянии от своей тупости, от своей деградации - но Шар не реагирует, не трясется. Почему?

Суламита расстроилась - Шар затрясся

Я хотел бы раскачать его, растрясти, разрушить - но как?

Мне казалось, ответ - где-то поблизости. Я только не могу его поймать. Я долго еще продолжал свои умственные потуги, но без успеха. Мой разум был словно заперт в темной комнате, и я никак не мог нащупать дверь. И я обессилел, и мысли мои потекли хаотично.

В течение смены я застрелил двух Грызущих и почувствовал отвращение ко всему, как со мной бывало почти на каждом дежурстве. В такие моменты я начинаю вспоминать Суламиту. И сейчас я поступил так же.

И почувствовал вибрацию под ногами.

- Ага, значит скоро конец дежурства.

В конце смены, когда я начинаю скучать по Суламите - Шар всегда дрожит.

И тут в моей тупой голове что-то забрезжило.

И тут - кончилось дежурство.

42. eu!

- Скажи, - обратился я взволнованно к своей любимой после приветственного поцелуя, - а раньше Шар дрожал когда-нибудь у тебя под ногами?

- Много раз.

- Каждый раз, когда я вспоминаю тебя, - добавила она нежно.

- И ты молчала! - закричал я.

Она испуганно отпрянула.

- Ты понимаешь, что это значит?! Каждый раз, когда мы вспоминаем друг о друге - Шар дрожит. Вчера ты любила меня на Шаре - И Шар затрясся.

Суламита круглыми глазами смотрела на меня

- Шар любви нашей не выносит! Шар - это сама Безликость - ты видишь этот мир. А Безликость - не выносит Любви, - я говорил, захлебываясь, торопился выговорить свою догадку. Суламита замерла в волнении.

- Только потому что мы любили друг друга - только поэтому мы не стали зомбоидами. Любовь делает любимого единственным, неповторимым, уникальным - для того, кто любит. И Шар не может этого выносить. Не может терпеть Любви, - я стиснул ее плечи, смотрел в ее огромные глаза.

- Смотри, все зомбоиды безлики, а мы - нет. Это - потому что мы - единственные друг для друга. Я - для тебя, ты - для меня. Слушай:

- ...Есть шестьдесят жен, и восемьдесят наложниц, и девиц без числа, но единственная - она, голубица моя.

- Это - из Песни Песней. Единственная!

- Я поняла это! - воскликнула Суламита, - Я поняла! Шар ненавидит Любовь!

- Именно!

- Мы победим его. Ты - гений!

- На дежурстве - скоро ведь твое дежурство - люби меня, как ты умеешь! Люби меня изо всей силы. Со всей страстью. Со всей нежностью. Люби меня, вспоминай меня, думай обо мне. - Шар не вынесет этого. Мы победим!

- Победим! - воскликнула она, сверкнув глазами.

О! Это была валькирия, амазонка, воинственная женщина - во мгновение ока Суламита стала такою: грозна, как полки со знаменами.

Я глядел на нее в немом восторге.

Нет. Шару с ней не справиться.

вне нумерации

#

Он сидел с ногами на кровати - худой, тощий мужчина с темными кругами под глазами и пшеничной бородкой, - и быстро писал в маленьком органайзере, пристроив его на коленях.

Он был так этим занят, что не заметил изменений в Нереальности.

Не заметил, как встревожились и засуетились те, кого он называл зомбоидами. Не услышал, как в их невнятной речи стали проскальзывать понятные русские слова. И только когда прокатилась первая волна вибрации, он поднял голову. Глаза его вспыхнули. Он отбросил органайзер и вскочил.

Дрожь повторилась. Нереальность тряслась. Оплывали, будто плавились, кровати, стулья. Становились прозрачными стены. Воздух стал горячим и душным. Зомбоиды падали со стонами на пол, изменяющий цвет, корчились на трясущемся полу.

- Она сделала это! - закричал он.

- Где она?!

Он побежал.

Он искал ее. Он бежал по Нереальности, налетал на кричащих зомбоидов, спотыкался, видел, как по плоскости нереальной земли поползли трещины. Видел, как бараки рассеивались, как дым. Видел, как корежатся холмы, сверкая реальностью, и деревья исчезают, как мыльные пузыри. Ворот не стало - она вспыхнули и сгорели, как бумага.

Он искал свою любимую.

Он увидел Шар и остолбенел, остановившись на дрожащей и ломающейся плоскости.

Шар гудел - неслышным тяжким рокотом, вибрировал - это было видно глазами, темнел словно туча. И Суламита была там, на Шаре.

- Где она?! - закричал он, захлебываясь.

И побежал опять.

#

Он искал Суламиту.

Зомбоиды катались по земле, крича и мучась от боли. И боль - как будто делала их реальными, проявляла их лица. Из зомбоидов они превращались в людей. Но ему было не до них.

Он искал Суламиту.

Условные обозначения - стирались, смутные воспоминания - размывались окончательно - превращались в Ничто. Трещины расползались и расширялись и в трещинах мутно виднелось непроглядное. Вся Нереальность превращалась в Ничто. Ему некогда было смотреть на это.

Он искал Суламиту.

Он бежал и кричал ее имя. И метался взглядом по сторонам, и смотрел на ужасный Шар

Он искал свою любимую.

И вдруг - он споткнулся. Он увидел бабушку. Ту самую белоголовую старушку из поезда. С тем же носом картошкой, с теми же глазами, и даже в тех же малиновых гольфах. Как ни в чем ни бывало бабушка сидела на койке - или на кочке, и - вязала. Она мельком взглянула на него и вновь обратилась к вязанию Он потряс головой. Увидеть ее - сейчас, здесь, с вязанием... И он похолодел от внезапной догадки-молнии. И, вдруг оробев, несмело приблизился к старушке.

- Бабушка, - обратился к ней с трепетом - он ведь понял, кто она такая, - Пожалуйста. Прошу вас. Где Суламита?

Она взглянула на него - лукаво и всепонимающе. Улыбнулась:

- Иди. Ты ее найдешь.

Он помолчал, вглядываясь в мелькающие блестящие спицы.

- Вы обещаете? - спросил он, словно под гипнозом.

- Иди, сынок... - она остановила на миг вязание, сделала движение рукой.

- Иди. Ты найдешь ее.

Он пошел.

Он нашел Суламиту.

#

Он увидел ее, стоящую неподвижно, с бесполезным оружием в руках. Он увидел ее, глядящую заворожено на гудящий и вибрирующий Шар.

- Суламита! - закричал он и побежал к ней.

Она услышала его и увидела его и, бросив ненужный бластер на землю, побежала к нему.

Они столкнулись и целовали и гладили друг друга, он видел слезы в ее глазах и понял, что тоже плачет.

Они обнялись и стояли, прижавшись друг к другу, как испуганные дети.

Он смотрел в ее лицо и говорил, не пытаясь перекричать медленно растущий гул, надеясь, что она прочтет по губам, поймет по глазам, что он ей хочет сказать. Он шептал:

- Нереальность разрушается. Ты видишь? Теперь все, что нереально исчезнет. Останемся только мы, мы двое. Мы. Ты и я. Мы реальны. Только мы с тобой реальны - ты и я. Смотри на меня, обнимай меня, люби меня. Повторяй вслед за мной: ты и я. Мы вместе - ты и я. Мы реальны - ты и я.

Губы ее шевельнулись, ее глаза смотрели в его глаза. Он увидел, что она говорит:

- Ты и я...

- Да! - закричал он, - Ты и я! Ты и я!

Она прижала его к себе изо всей силы, он стиснул ее в руках.

- Ты и я...

С тяжким раскатистым грохотом стал проседать пласт нереальности, где стояли он и она. Куски нереальности обрушивались вниз - в никуда.

- Ты и я...

Они стояли - ослепительно яркие в темнеющем ничто и повторяли:

- Ты и я... Ты и я...

И когда исчезала опора из-под ног, они шептали друг другу, шептали глаза в глаза, шептали в унисон:

- Ты и я... Ты и я... Ты и я...

И когда они, вцепившись друг в друга, рухнули в никуда, они повторяли без звука всю вечность, пока они падали:

- Ты и я...

ujazz@narod.ru

Сайт управляется системой uCoz

Евгений Стриевич

Бойся Грызущих Глыбу (Песнь Песней в разрушающейся Нереальности)

1. bg

2. bf

3. 1x

21. ba

22. 1w

23. aw

24. 11

25. sb

26. nu

27. 1m

28. cr

29. dr

30. rh

31. tk

32. sh

33. ax

34. nh

35. sr

36. sz

37. a

38. wm

39. rc

40. sk

41. na

42. eu!

вне нумерации

#

#

#

Бойся Грызущих Глыбу
(Песнь Песней в разрушающейся Нереальности)